— Кажется сейчас пойдёт или дождь, или снег. Спасибо тебе. Ну, я пойду. Пока!
…
Осенний, но уже не пёстрый и обезлистьевший лес, маня своими фрактальными сплетениями веток, вёл меня всё дальше. Вокруг — болотные цвета всех оттенков. Лишь иногда, на общем фоне краснота некоторых веток выделялась, будто она не отсюда, как и я. Показалось, что лес меня проглотил, но я увидел просвет и направился к нему. Выйдя на истошно-желтое просторное поле, я заметил странного юношу, который сидит границе двух фронтов: степенного, древнего и мудрого леса и свободолюбивого ветреного поля. Одетый в наряд явно не из нашего времени, он смотрит куда-то сквозь меня, в поле. Я не любитель случайных бестолковых встреч, пусть даже глазами — это немного опустошает и отвлекает от созерцания. Но, уже почти пройдя мимо случайного встречного, замечаю какую-то флейту у него в руках.
— Привет! Вижу, ты тоже без музыки души не чаешь, раз берёшь её с собой?
— Привет. Да, я беру музыку с собой. Сейчас я взял с собой бансури. А ещё у меня есть вот что, смотри!
Тут он начал что-то судорожно доставать из глубин своих сказочных одежд. Моему удивлению не было предела, когда он достал портативный рекордер.
— Это круто! Ты занимаешься полевыми записями? Расскажи об этом!
— Да, иногда, когда кажется, что это необходимо музыке. Звуки вокруг отлично ложатся на мои мелодии.
— Как ты начал этим заниматься? Почему тебя это зацепило? Ты бегаешь с микрофоном за муравьями?
— Почему начал? Потому что понял, что пора начать, наверное. Видишь ли, музыку я воспринимаю вместе со временем и в принципе их не разделяю. Для меня музыка есть прямое отражение прошлого, не только времени, но и мест. Наверное, многие, слушая любимую музыку, живо вспоминают какие-то моменты своей жизни. Так вот, у меня часто бывает наоборот: прогуливаясь по полям, лесам и городам я слышу связанную с ними музыку. То же самое, кстати, и с людьми. Мне особенно интересно, когда звучит не старая, а новая, не слышанная ещё никем, мелодия. А полевые записи помогают как бы закрепить эту связь внешнего мира и внутреннего, музыкального. Поэтому мне не столько важно, что звучит, сколько как оно звучит. Если моя музыка отзывается на стук ножек муравья, то я с радостью соединяю их. Но чаще это, конечно, звуки дождя, ветра в лесу, между ивами у реки или утренний треск весеннего мороза. Музыкой я считаю почти все, что создается, с тем только условием, что это делается осознанно. Таким образом, я тешу себя мыслью, что соединяю свои скромные неумелые мотивы с огромным мировым замыслом.
— Это больше как элемент в гармоническо-мелодичесой фактуре, или ты выделяешь полевым записям самодостаточную роль?
— Я думаю, что полевая запись может существовать сама по себе, но всё-таки в определенном контексте. Это может быть просто идея, объясняющая сам факт существования записи. Возможно, полевая запись дополняет картину, рассказ или существует в серии других записей, рассказывающих своим порядком и характером какую-то историю. В моём случае это либо музыка, либо видеозапись того места, где была сделана запись. Большинство моих полёвок остаются при мне, не облачаясь в осмысленную форму. Однозначно сказать сложно, моё мнение — если была цель, ради которой запись была сделана, то она имеет право звучать. Самодовлеющие же полевые записи бессмысленны. Только идеи или воспоминания могут оживить их статичную сущность.
— Что нужно, чтобы начать заниматься такой полевой аудиографией? Какие средства?
— Почти ничего, кроме желания! Я начинал, смешно вспомнить, с двух динамических микрофонов сомнительного качества, просунутых в форточку. Метод, конечно, странный и ограниченный, но мне хватало какое-то время. Потом появились хорошие конденсаторные микрофоны, которые отправились туда же, в форточку, но их я берегу больше динамических, поэтому долго они там не задержались. Когда я всерьёз задумался о том, что полевые записи нужны мне, встал вопрос о возможности передвигаться и записывать в разных отдалённых местах, куда неудобно везти ноутбук со звуковой картой, кабелями и так далее. Именно для этого существуют портативные рекордеры, вроде того, что я держу в руках. От самых дешёвых, которые, впрочем, дают очень хороший звук, до самых дорогих и навороченных с кучей входов и возможностей. Целая полевая студия звукозаписи в кармане. Но моя главная мечта — записывать звуки природы в аналоге, чтобы эта самая природа как бы сохраняла свою колебательную природу, не переходя в форму дискретных сигналов. Я пока на пути к таким записям, задача сложна, ведь человечество прекратило всякую поддержку и разработку устройств аналоговой записи и воспроизведения, и таких совершенных в плане удобства использования приборов, как цифровой рекордер, для аналогового звука не существует.
Вокруг нас ветер колыхал колоски, а они тревожно ожидали грядущее снежное одеяло.
— Ты вдохновляешься физическими носителями прошлого? Почему это не анахронизм, а «природность»?
— Да, в последние годы для меня очень важны кассеты, пластинки и музыка, на них записанная. В какой-то момент меня просто потянуло к стопкам пластинок, лежащим на балконе. Я вспомнил, что когда-то, очень давно, эти пластинки звучали у меня в доме, и я решил повторить те ощущения. Достал пыльный проигрыватель из-под стола, включил Led Zeppelin — «Houses of the Holy» и выключился на всё время звучания. Это был действительно глоток свежего, даже перенасыщенного кислородом воздуха. Аналоговый звук поглощает меня и оживает неопределёнными движущимися образами в сознании. Уж не знаю, происходит это вследствие каких-то побочных факторов, украшают ли звук особенности искажений аналогового тракта и вращение диска, но звук ощущается совсем иначе, чем цифровая копия. Мне на ум приходит только аналогия с разницей между гербарием и живым полевым цветком.
Впоследствии я также заново познакомился с кассетами, а позже решил самостоятельно записывать музыку на кассеты и пластинки и издавать её в красивом оформлении. С одной стороны, это просто приятно, с другой — даёт надежду на развитие и оживление носителей. Сначала я писал людям, предлагая издаться на кассетах, теперь люди пишут мне, предлагая их издать. «Ветер в Ивах», так называется моё издательство — очень большой и важный проект, который представляется мне как череда неслучайных циклов и сборников, отображённых по-особому. Некоторые собирают носители с музыкой любимых или незнакомых интересных авторов просто для коллекции, как марки или коряги необычной формы. Кому-то интересно, как знакомая музыка будет звучать в непривычном формате. А кто-то, как я, видит в записях цифровой музыки на аналоговые носители новый способ подачи, новое средство выразительности.
Интересный ты задаёшь вопрос: почему же аналог — не устаревшее ничто и почему он снова выходит на поверхность времени. На мой взгляд, аналог устарел ровно на столько, насколько его перестали развивать. Грубо говоря, как, собственно, и с любой другой идеей, люди приняли цифровой звук как новую религию. Когда в компании начинается спор «цифра/аналог», я удивляюсь, с какой яростью и настойчивостью люди пытаются убедить меня, что аналог отстой, что он ниже по качеству, что недолговечен и тому подобное, хотя я не хуже (а по правде намного лучше и глубже) понимаю, что это так и есть. Аналог на самом деле — лишь отвергнутая технология, которая, я более чем уверен в этом, вскоре вновь заиграет всеми красками и встанет выше всех других. Клеймить аналог — всё равно что клеймить существующую точку зрения на мироустройство за то, что она не охватывает своим пониманием всю Вселенную, и пропагандировать буддизм, в котором подобных проблем вообще не существует. Я не против этого, но призываю за точками зрения и религиями не терять Бога.
Как бы там ни было, я за меньшее количество конвертаций. Звучит музыка, я её слышу — одно превращение (из механических колебаний упругой воздушной среды в нервные импульсы); музыка записана на плёнку и звучит — уже два превращения, из реального звука в особую конфигурацию материи и поля и дальше в воспринимаемый звук. В обоих случаях звук не теряет своей природы, он всё ещё вещественен и непрерывен. Когда же добавляется третье звено — дискретизация, изначальный звук превращается в нечто новое, сходное с репродукцией картины или подробным пересказом истории. Непрерывная вибрация пространства превращается в набор однообразных символов. Не знаю, влияет ли это напрямую на восприятие, но это точно сильно меняет суть происходящего. Пока ещё не научились получать непосредственно из мира, минуя стадию аналогового звука (хотя в фотографии это делается без проблем, реальная картина непосредственно переходит в дискретный фантом), и это для меня служит ещё одном доводом в доказательстве неполноценности и несостоятельности цифрового звука. Конечно, он имеет право на существование, но реальной картины он не отображает, поэтому считать его лучше аналогового — глупо. И у того, и у другого есть свои минусы и плюсы, с этим надо учиться жить в согласии.
Вспоминаю, как один из моих наставников долго доказывал, что «лампового звука» не существует, и что это только искажения, приятно воздействующие на человеческий слух. Меня забавляет, что он не видит в своих словах явного противоречия. Ведь именно эти искажения и называют «ламповым звуком». Да и, в конце концов, не является ли сама музыка и вся наша жизнь особым искажением пространства, в котором нам удобно существовать? Это для меня служит ещё одном доводом в доказательстве неполноценности и несостоятельности цифрового звука.
— Ты мог бы консолидировать и описать в паре предложений почему дискретность — камень преткновения? Расскажи про устройство твоего издательства. Неужели, всё сложное оборудование для записи винила стоит в твоем жилище? А как насчёт магнитофона?
— Частично на первый вопрос я уже ответил. Не вдаваясь в детали — это просто нечто другое. Так же, как отображение звука на ленте\пластинке неминуемо искажает звук, так и АЦП делит звук на отдельные точки графика, имеющие лишь параметры времени и уровня. Фишка в том, что искажения можно свести к нулю, сделать настолько незначительными, что мы сможем не принимать их во внимание при анализе фонограммы. Но, как бы мы не старались, повышая битность и частоту дискретизации, мы не получим натуральный процесс в цифровом звуке. Цифровой звук — не плохо, просто это не тот звук, что мы записывали, а тот, что записался. Вопрос этот очень идейный, и я стою на своём. Но на данный момент преимущества «цифры» было бы глупо отрицать, нам всем приходится с ней работать. Технология удобна, в этом её кайф.
Издательство моё располагается в моей комнате, занимая почти ровно половину её рабочего объёма. Во-первых, это стеллаж. Самодельная громадная конструкция на половину стены, одну полку занимают мои пластинки, имею в виду мою коллекцию, другую — проигрыватель винила, ныне по несчастью нерабочий, и акустическая система (не буду распространяться про неё. так как не горжусь качеством звучания). И, наконец, на третьей полке — издательство. Это куча чистых кассет разных мастей, куча полиграфии в разных стадиях готовности от отпечатанных обложек до уже вырезанных самоклеящихся лейблов, от писчей бумаги до разных мешочков и так далее. Имеются у меня различные специфические инструменты, как, например, железная линейка, которую я использую в паре с макетным ножом, так как резаком ещё не обзавёлся и не планирую (опыт работы с роликовым резаком не пришёлся мне по душе, как и с гильотинным), с их помощью разрезаются все обложки, вкладыши и прочее; есть выбивные формы, которые пришлось найти исключительно для высечки дырок в «яблоках» пластинок (казалось бы, тривиальная задача, но с ней по каким-то загадочным причинам не может справиться ни одна типография в моём городе). Ну, ещё штамп с логотипом издательства есть, приятное дополнение. Из более серьёзного оборудования имеется кассетная дека, не дико крутая, но добротная и исправная. Звук со звуковой карты идёт на вход, и там, внутри, творятся чудеса.
По поводу оборудования для записи пластинок могу сказать вот что — у меня его нет. Конечно, ни о каком изготовлении матрицы и прессе расплавленного винила речи вообще не идёт, но даже скромного резака, который вполне мог бы уместиться на стеллаже, у меня нет — слишком дорого, учитывая, что это сам по себе редкий агрегат, да ещё и не производящийся сейчас. Есть, конечно, современные мобильные варианты, но у меня пока нет трёх тысяч евро, чтобы их заиметь. Для изготовления пластинок я пользуюсь услугами энтузиастов, имеющих такое оборудование. Существует всего три-четыре таких производства в нашей стране. Общение с этими людьми, а также с их друзьями дало мне много новых знаний и знакомств. Поэтому, если бы я начал с более доступной области кассет, то «Ветер в Ивах» был бы абсолютно другим. Ах да, я же не сказал, что изначально издательство создавалось исключительно для выпуска пластинок! И только потом, в связи с высокой стоимостью производства начали издаваться и кассеты. Сначала я вообще понятия не имел, что аналоговые лейблы уже давно существуют в русском андеграунде. Теперь, после почти трёх лет увлечения всей этой деятельностью, я нахожусь в очень тёплом круге ситуативного общения с интересными людьми, от настоящих маргиналов до настоящих эстетов.
С кассетами, кстати, намного лучше только в России. В мире винил больше в ходу. На весь мир работает только одно производство пустых «тушек» кассет, про плёнку точно не скажу, не разбирался. А заводов очень много, как и кустарных производств. В России всего один завод остался. До меня доходили слухи о том, что на месте одного исчезнувшего винилового завода теперь шьют носки. Культура потребления пришла на смену культуры… культуры. Что ж, нам лишь остаётся противодействовать этому на своих маленьких заводах, писать музыку в комнатах девятиэтажек, издавать в гаражах и подвалах своими силами. Это интересно и круто, нам маленький музыкальный мир, который, к нашей большой радости, почему-то интересен людям.
— Я удивлён твоему мышлению: в нём сочетаются дух новаторства, созидательный бунт «подземелья» с духом сознательного традиционализма. Всё-таки, теперь расскажи про ту часть, где ты музыкальный демиург. Ты упомянул раньше, что что-то записываешь. Я готов услышать, что ты пишешь глитчхоп, а потом транслируешь его в AM диапазон! Шутка. Просто фантазирую на тему сочетаний ретрофутуризма. Так что сочетаешь ты?
Он начал насвистывать до боли знакомую мелодию, но так и не опознанную мной.
— Знаешь, я стараюсь, изо всех сил стараюсь не сочетать. Есть и было много дорог, по которым я бы хотел пройти, от поп-панка до полевого эмбиента и шугейза, от русского рока до матпопа, от мелодик дэфа до твипопа.
Если желание сделать что-то пересиливает все препятствия, я стараюсь не вливать это в уже существующий проект, а посмаковать и распробовать в новом.
На данный момент у меня два относительно живых проекта, в одном я пытаюсь делать матрок, в другом — новую советскую электронику. Второй, инструментальный ансамбль «Бежевая луна», конечно, более известен и даже, по моим скромным предположениям, входит в фундамент стиля.
Но главным моим делом является «Огненный месяц», мои песни, которые пишутся с восьми лет. Они претерпели огромное количество метаморфоз за все время, и я никогда не мог однозначно сказать, что это за стиль. Наверное, это мой личный стиль, ведь песни — я сам, настоящий, не зависящий от стиля или концепции. Некоторые песни можно отнести к шугейзу, некоторые к русскому року, некоторые похожи на подражания советским бардам, в каких-то так и сквозит пост-фолк или пост-рок. В последнее время под влиянием моих интересов песни пишутся исключительно в «кривых» размерах, и это круто.
Может показаться удивительным, но моя песня — то, чем я себя определяю. Это то, выделяет меня из всех остальных, то, ради чего я живу. Я не знаю, какой она будет через год, также, как не имею понятия, каким буду я. Скорее всего, все изменится до неузнаваемости, и будет много разных песен, внешних и внутренних. Но звуковая песня всегда будет значить для меня больше, чем любое другое проявление искусства. Для меня всё есть песня, поэтому, о чём бы я ни пел, это всегда честно.
— Что ты думаешь о текущем положении дел в отечественной музыке? Оцениваешь как-то, или по-буддистски безоценочен? Расскажи про артистов, издающихся на физических носителях у тебя.
— Честно сказать, меня очень радует то, что происходит сейчас с музыкой. Хоть я и не зависаю в последнее время в группах русской музыки, но краем глаза вижу, что все идёт очень хорошо. Главной проблемой, которая стояла перед нами в последние 20 лет, я считаю зависимость от Запада. Люди слушали эту новую для них музыку и пытались делать что-то на её основе, как всегда бывало, как было ещё во времена расцвета русского рока. Только в последние десятилетия эта.адаптация превратилась… ну, скажем, в кальку. Но, по моему глубокому убеждению, прямой перевод не отражает сути вещей. Если я скажу «apple», например, то это не будет значить «яблоко». «Apple» и «яблоко» — суть две разные вещи, которые не конвертируются друг в друга. То же самое с нашей музыкой, не надо делать из неё «music». То, что музыка — чисто западное понятие, что само слово пришло из древнегреческого языка, из цивилизации-основы западной парадигмы существования, — всё это уже не так важно. Я не знаю, как вернуть нам истинное русское, скажем так, звукотворчество. Остаётся на основе музыки делать то, что там велит душа.
Вот это я и вижу сейчас, процесс отхождения от пустого копирования и перехода к осмыслению и игре по своим правилам.
Если говорить про андеграунд, то могу упомянуть Виталия Маклакова, у него я издавал полевые записи зауральской грозы. Виталий — художник и музыкант. Его музыка не отличается доступностью, но очень самобытна и вызывает уважение в том числе за пределами русскоязычного пространства. Я не думаю, что нужно долго распространяться о Foresteppe, которого все знают. Valotihkuu, с которым я сотрудничаю и дружу почти с самого рождения ВВИ, также делает уникальный звук, эмбиент, полный драматизма и, что я особенно ценю, идей. И это в то время, когда этот стиль в мире находится в состоянии деградации, по моему нескромному мнению. Со Мною Вот Что, любимые мной, отойдя от своего домашнего звучания, теперь делают что-то между Битлами, «Весёлыми ребятами» и ещё не знаю чем, и всё это в итоге выливается в ЖИВУЮ музыку, которую не стыдно хвалить по любому поводу. Отдельно хочу отметить творчество лидера группы, Ховбая Хмеквеева (ну, или просто Матвея), которое даже меня, слыхавшего всякое от самого абсурдного до самого приторного, приводят в восторг, в какой, я уверен, приводили в своё время стихи Даниила Хармса. Вот что я вижу, когда смотрю на настоящее музыкантов, изданных в прошлом. Что же касается видимой части айсберга, то есть не-андеграунда, то такие артисты, как Pinkshinyultrablast, Weary Eyes. СБПЧ, Спасибо, КДИМБ и многие другие, явно двигают музыку вперед.
Не думаю, что что-то меняется по большому счёту, так как уверен, что мир при всей своей микродинамике статичен. Однако очень важно не застревать в бесперспективности настоящего, а в случае затора — рваться туда, где ещё ничего не сделано. В чём я с улыбкой и уличаю русскую музыку!
Тем временем, в углу неба показалась смурная лиловая туча.
— Ты заметил, что и по всему миру сейчас возникает мода на такую «антиглобализационную» музыку, как бы с этническими корнями её истоков? И вся проблема в том, что, по-моему, в этот момент такая, выдаваемая за исконную музыка, становится симулякром себя же. Это мне так кажется. Как ты думаешь, в чём стоит искать свои настоящие корни, чтобы их не поглотила эта всперерабатывающая машина? В чем заключается «корнистость» названых тобой групп? Или же просто самобытность перевешивает все остальное, и культурно-географический фактор уже не так важен?
— Да, я ставлю на самобытность. Прошлое вообще переписывают, как хотят, и я не могу с уверенностью сказать, какой была древняя музыка. Русскую народную представляют, как эдакое приложение к праздничным танцам, беззаботное и весёлое действо, по большому счёту бессмысленное. Ну, или это песня работающего человека, такая же примитивная, как потанцульки. Ну, не верится мне, что такую музыку создали люди, в которых настолько велико чувство потустороннего, трансцендентного. По мне так это всё выдумано. Фольклор, правда, не выдуман, но сильно упрощён, его стали собирать намного позже расцвета нашей цивилизации. Какой смысл опираться на те ошмётки, которые до нас дошли? Многие верят в историю, я не верю совершенно. Возможно, кому-то нужна такая вот база с трагедиями, победами, с сильными личностями, короче говоря, сказки. Я не испытываю во всём этом потребности. «Люди, не знающие прошлого, не могут построить будущее», говорят они. По-моему, люди, слишком хорошо знающие историю, не могут идти в ногу со временем. Нужно понимать жизнь, а не знать её. Из этой «достоверной» истории вырастает столько конфликтов, столько недопонимания, столько предрассудков, что лучше бы её не было. Но она есть, и кому-то это нужно, не зря же её писали. Я предпочитаю думать, что прошлого нет, и не доверять тому, чего сам не увидел или не почувствовал.
И я чувствую, что музыка, сделанная по западному образцу, не для нас. Она действует как эйфоретик, заглушая мысли. Но, раз ничего другого нам не дано, приходится пользоваться тем, что есть. И именно самобытность, осмысленность звукового действа может нас спасти. Это как язык: можно сказать пустую фразу, можно наполненную. Соединив направленную душевную и умственную работу с музыкой, можно получить что-то своё.
Мне почему-то сложно уловить с помощью слов эту тонкую разницу. Нужно делать то, в чём видишь смысл, а не то, что удовлетворяет тебя, грубо говоря. Если человеку хочется поскакать на сцене, если у него эмоциональный токсикоз, или, что самое страшное, он хочет подзаработать и именно с этой целью сел за инструмент, то вряд ли у него выйдет СВОЯ музыка. А вот если его мысли, его дела, его ощущения и вообще его мир складываются в форму песни, если он испытывает, так сказать, муки творчества… Короче говоря, если музыка его создаётся ради самой себя, ради своего идеала, то это настоящее. А настоящее поймут все, кто близок к творцу. То, что идёт из глубины, так же глубоко преобразит воспринимающих.
Поэтому да, я за самобытность. Форма не важна, важно содержание. За всеми этими эффектами, за пафосом, за отрицанием пафоса мы потеряли суть. Настоящие корни там, где есть суть. Настоящие корни русского человека там, где есть суть русского человека. И она не в хороводах, не в пёстрых костюмах и не в «двухаккордной» музыке. К слову, напевы без определённой тоники — уже ближе к чему-то нашему, неопределённому, потустороннему. Как и нечётные размеры. Настоящая музыка вся потусторонняя. Она звучит не на внешней, но на внутренней стороне человека. Точнее этого уже ничего сказать не смогу.
— В чём ты видишь для себя перспективы, а в чем беспросветность? Как ты планируешь продолжить свой путь? Что нам ждать от тебя?
— Начну с перспектив. Я думаю, что буду расти одновременно в профессиональном, умственном и душевном направлениях, поэтому ждать от меня можно всего, чего угодно!
В последнее время очень заинтересовался акустической гитарой (как инструментом в принципе, так и его возможностями, оттенками звучания, вариантами записи и обработки в частности), что, по-моему, уже принесло мне плоды в виде скачка моей техники игры. В стихах тоже есть некоторые успехи. В последнее время я чувствую, что пишу именно то, что хочу сказать.
И вообще я стремлюсь к максимальному управлению творчеством. Чем глубже и достовернее проникаешь в суть того или иного звукослова, тем тоньше и удачнее вкладываешь в музыку себя. Конечно, это не перерастёт в эдакую машинную музыку, где каждому звуку соответствует своя эмоция. Просто это здорово, когда гитарные переливы вдруг (неожиданно для тебя самого) начинают дополнять поющиеся слова, высказывая их на другом, более божественном уровне; когда ты не просто делаешь то, что получается, но строишь композицию согласно своему желанию. Для меня вообще это один из важнейших принципов в жизни: в любом деле нужно стремиться к контролю, и тогда оно будет осмысленно, а вселенская энтропия всегда найдёт себе место, даже среди идеального хаоса.
Хочу тут упомянуть историю, которую мне рассказал близкий человек. Некая исследовательская группа изучала тканое творчество какого-то народа (не имеет значения, какого). Они собрали много образцов народного искусства, но в каждом была допущена ошибка, и это не походило на случайные упущения, в каждом ковре, на каждой вышивке находился изъян. Тогда спросили у старой женщины, одной из ткачих, откуда эти ошибки и к чему. Она ответила: «Мы их нарочно делаем». Её с удивлением спросили, зачем. «Потому что только Бог всё делает без ошибок». То есть ошибки в орнаменте допускались для того, чтобы не ровнять себя с Богом. Но у меня сложилось иное мнение. Мне кажется, старушка пошутила. Ведь это человек делает всё ровно и стремится к идеалу. А Бог (это видно во всей природе), напротив, нарочно допускает ошибку в ткани мироздания, дабы оно жило, а не просто существовало в своём идеальном равновесном состоянии. И ошибки в вышивке делались по Высшему образу.Так вот и я. Буду ткать, стремясь к точности, и допускать вместе с тем маленькие отхождения от своего же порядка. Своеобразный дуальный монизм, серьёзная шутка над самим собой, неоднозначность = жизнь.
Беспросветность… Пока её я вижу для себя в невозможности зарабатывать музыкой. Я бы хотел быть музыкантом. Конечно, музыка для себя и для публики различалась бы, но это тоже был бы я. Быть может, скоро я всерьёз займусь этой задачей. В конце концов, нет предела моим возможностям в музыке, и нет предела изменчивости вкусов общества. Вопрос спорный для меня, так как с одной стороны я всегда считал, что настоящий музыкант по определению своей музыкой не может зарабатывать (по ряду причин), а с другой — мне странно думать, что всю жизнь, помимо основного моего дела, дела всей жизни, я буду заниматься чем-то побочным.
Я надеюсь, что не пропаду из виду, и, если не своей музыкой, то своими издательствами привлеку людей к моему миру.
— Кажется сейчас пойдёт или дождь, или снег. Спасибо тебе. Ну, я пойду. Пока!
Так я поговорил в этот хмурый осенний период жизни с человеком, которому дорога и дорога — музыка, чьи мысли не скованы, а помыслы чисты.
